…Я женат. И женился я недавно, благодаря странной, даже очень странной причине. Хотите знать причину эту? Отгадайте! — Шляпа… Да, простая шляпа, которая ничем не отличалась от других шляп, купленных в хорошем магазине… самая простая шляпа… Дело было в том, что получил я приглашение на вечер. Хозяйка мне прислала премилую записку, на которую нельзя было ответить отказом.
Я собрался. Приезжаю. Множество гостей. Меня встречают приветствием, очень милым, и к этому приветствию хозяйка добавляет:
Я рад не скучать вечер, — иду, здороваюсь со знакомыми, ищу комнаты, где поставлены карточные столы (намёк хозяйки ясен — она приготовила для меня интересную партию). Но карточных столов нигде нет, и нет надежды, что их поставят… Впечатление испорчено. Я начинаю сомневаться в том, что мне будет весело. Но слова хозяйки всё-таки интересуют меня. Я жду и вижу, что все остальные тоже ждут, всех интересует та же тайна, что и меня. Очевидно, каждому из гостей шепнули то же самое. Мы ходим и стараемся улыбаться, не заводить длинных разговоров ни об искусстве, ни о политике, словом, стараемся показать, что готовы для восприятия того удовольствия, которое ожидает нас…
Наконец, загадка разъясняется… Все гости толпятся в залу. Я за ними… В зале — крышка у рояля поднята, у клавиш сидит дева "уважаемых" лет и, видимо, ждёт чего-то… Неужели будут танцевать? — Но я давно, я никогда не танцую…
Нет — танцевать не будут. По зале пробежал заметный ропот: "Музыкально… музыкально-литературный вечер…" Хозяйка в восторге. Она открыла тайну, объяснила "сюрприз" и очень весело улыбается. Все лица возле неё тоже улыбаются, но совсем не так, как она, а неестественно, деланно; а те, кто стоит подальше — корчат гримасы. Я тоже корчу гримасу, потому что стою далеко, у самой притолки двери…
Дева у клавиш берёт аккорд — ничего, довольно смело. Неужели она играть будет?.. Впрочем, отчего же ей и не играть, в самом деле?.. У рояля появляется, однако, другая — не дева, а девица, молоденькая, хорошенькая, с чёрненькими глазками… Она, не конфузясь, оглядывает публику и уверенно начинает петь.
Она, право, поёт недурно, — и голосок у неё есть; но вдруг мне делается невыразимо смешно. Я не виноват, что девица вместо "л" произносит "р", а вместо "р" — "л"…
"То быро ланнею весной…" — поёт она, а мне смешно. Я стараюсь удержаться, боюсь взглянуть на кого-нибудь… Боюсь, что тут, возле меня, стоит близкий знакомый, родственник поющей девицы… Я стараюсь не слушать, но в ушах так и звучит:
В тени белёз то быро…
Тлуба пастушья поутлу
Ещё не пера звонко…
Девица поёт и жеманится… Я чувствую, что не выдержу, и, не ожидая ничего доброго от вечера, хочу уйти, как можно скорее, совсем уйти… Пение, однако, подходит к концу…
"Рюбрю тебя… рюбрю…" — выводит девица. Я не выдерживаю, фыркаю, но, по счастью, раздаются аплодисменты (все рады, что она закончила) — и мой смех заглушен, и я громко кричу "браво", даже не "браво", а "брава" — и аплодирую вместе с другими.
Я боюсь одного, — чтобы кто-нибудь не крикнул "бис", и чтобы девица не начала новую песню… Но, видимо, счастье не совсем оставило меня — девица стремительно бросается в объятия хозяйки, и их окружают, шаркают и, очевидно, говорят комплименты.
Вместо девицы у рояля появляется стол, на столе — графин, стакан и свечи. Начинаю смотреть на эти предметы, как на орудия пытки. Говор в зале умолкает. К столу подходит высокий господин, плешивый, сухой… на носу очки… Боюсь спросить, кто это такой, чтобы не выказать своего невежества, если вдруг господин окажется знаменитостью. Вероятно, это какой-нибудь профессор.
Я не ошибся — он, действительно, профессор… Он говорит что-то, и до меня долетает слово "лекция". Начинаю ненавидеть профессора и решительно хочу уходить.
Стараюсь вспомнить только, куда дел свою шляпу… Я положил её на колонку в углу залы, противоположном тому, где стою… Теперь я помню это. Смотрю, как пробраться туда, — оказывается, это трудно, невозможно: около колонки, как нарочно, уселись барышни плотной стеной, одни только барышни, пробраться нельзя, неловко: попросить передать — тоже… Она лежит на колонке слегка в бок; кажется, достать только её — и я свободен, я счастлив… Но это немыслимо…
"Индивидуальность, — читает профессор, — конкретного случая…" Мне грустно… Напрасно силюсь я, сдерживая зевоту, думать о чём-нибудь другом, весёлом. В голову назойливо, неотвязно лезет мысль о шляпе, и глаза невольно останавливаются на ней…
"По отношению ко всем модальностям…" — продолжает профессор тем самым голосом, каким читальщик читает псалтырь по покойнику. Первый раз в жизни я начинаю испытывать соблазн воспользоваться чужой собственностью… Взять, украсть чужую шляпу — но боюсь, что поймают, уличат, и, всё равно, один скандал только выйдет.
И снова смотрю на мою шляпу, как влюблённый только может смотреть на предмет своих затаённых грёз и мечтаний… Если б мог я в эту минуту стать бесплотным духом и невидимкой пробраться туда, где лежит она, моя шляпа, с какой бы радостью, с каким восторгом я схватил бы её, и как бы счастлив был этим! Я никогда не любил своей шляпы так, как в эту минуту…
"Там на улице, — думал я под мирный голос профессора, всё ещё певший про "индивидуальность конкретного случая", — там хорошо, и воздух весенний чист, напоен нежным запахом распустившихся почек: там свобода, там жизнь, там нет ни профессора, ни барышень, загородивших проход к моей шляпе…", а она, голубушка, всё по-прежнему лежит, наклонённая немного в бок, не шелохнётся, словно ей и дела нет до тех мучений, какие я испытываю…
Не знаю, долго ли читал профессор, но мне казалось — ужасно долго. Наконец он закончил…
Ну, думаю, встанут, сделают перерыв, и тогда я свободен… Но барышни не шелохнулись, точно превратясь в спящих сказочных дев, упорно охранявших мою шляпу. Да и все остальные сидели на своих местах. Я взглянул на часы — половина десятого. О Боже! Всего лишь полчаса прошло с тех пор, как начался этот "вечер", а мне казалось, что давно было за полночь…
После чтения профессора, дева, аккомпанировавшая девице, снова подошла к роялю и играла что-то длинное-предлинное и очень скучное — оказалось своё сочинение: потом вышел юноша, очень взволнованный, бледный, в белом галстуке с широкими концами, и всё хотел хорошенько наладить — прочесть: "Вот и фонтан… — но много раз сбивался и снова с выражением повторял: — Вот и фонтан, вот и фонтан…"
Многие делали вид, что это ничего не значит, но я… я смотрел на мою шляпу.
Я понимал вполне теперь, что значит танталовы муки… нет, впрочем, никогда Тантал не испытывал ни голода, ни жажды, равных моему желанию — достать теперь мою шляпу!..
Но и профессор, и дева, и девица, и молодой человек оказались ещё ничем, в сравнении с тем, что последовало после них: сам хозяин дома стал читать второе действие из драмы, собственно им написанной! Это второе действие должно было служить "гвоздём" вечера… Тоска моя по шляпе дошла до крайних пределов… Была минута, когда я хотел кинуться к ней на пролом… и всё-таки не кинулся… и продолжал лишь смотреть на неё.
Я был разбит, уничтожен: воздух залы давил на меня, дышать было нечем. И вдруг, о радость, кругом меня задвигались, зашумели, встали, заговорили, музыкально-литературный вечер кончился — хозяин дома дочитал второе действие драмы.
Я вздохнул с облегчением, я дождался, наконец, минуты, когда мог добраться до своей шляпы. Но тут, неожиданно, подошёл ко мне усатый полковник, почтенный, свирепый на вид, видимо не любивший шуток и обозлённый вечером, и, сдвинув брови, строго спросил меня по-французски:
– Милостивый государь мой, я следил за вами весь вечер, и весь вечер вы не спускали глаз с моей дочери…
Я оробел.
– С какой… дочери… почему дочери?.. — невольно переспросил я.
– Ну да, с моей дочери, которая сидела там, вон у той колонны, а вы в упор смотрели на неё… Кто вам дал повод компрометировать так молодую девушку?!
Я поглядел ещё раз в ту сторону, где была шляпа: там у колонны, действительно, сидела прехорошенькая барышня с измученным скукою личиком.
– Извините, — заговорил я, — это шляпа… простая… шляпа…
– Какая там шляпа?! Причём тут шляпа?! Я вам говорю, моя дочь…
Полковник горячился, я видел, что возражения напрасны сегодня, и обещал приехать завтра к нему с объяснениями.
На другой день я сдержал слово — поехал к нему, повторил свой визит, потом ещё… ещё… и вот теперь я женат… и счастлив: у меня премилая жена, которую я люблю, и премилый тесть, богатый, добродушный, со связями и положением, и вдобавок ко всем своим достоинствам — вдовец!..
Из журнала "Нива" за 1893 год, № 14
Себек 
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Смайлики тут